Муза из машинки.

Я не пишу стихов и не люблю их.
Сердюк.

Это было в те далекие по современным меркам времена, когда компьютер в наших краях был еще довольно большой редкостью, а пишущие машинки уже не обязательно было тащить на первый этаж в первый отдел. Да в курсе ли вы? На всякий случай объясню. Речь идет о нашей стране. Очень давно, где-то вплоть до начала восьмидесятых, если не ошибаюсь, фактически уже прошлого столетия, во всех организациях полагалось на выходные сносить все средства тиражирования информации (то есть пишущие машинки, других тогда почти не было) в первый отдел. И все сотрудники этих самых организаций, матерясь мысленно, а в начале восьмидесятых уже и вслух, тащили эти средства тиражирования с четвертого этажа на первый или, что еще хуже, наоборот, ведь первый отдел не всегда располагался на первом этаже. Что такое первый отдел - вопрос отдельный, очень интересный, и мы обязательно его как-нибудь обсудим. Но не сейчас. Большинство из нас знает обо всяких особенностях тех времен только понаслышке или из книг. Что делать, каждый живет в свою эпоху. Но лучше, если и из книг, и понаслышке. Чтобы и почитать, и послушать. Тогда картина получается более объемной, стерео как бы. Попробуйте закрыть один глаз ладошкой, представьте, что второго у вас нет и не было, и возможно вы поймете, о чем я толкую.

И вот в те переходные времена раздобыл как-то один студент-гуманитарий списанную пишущую машинку. Или, как он тогда говорил, "печатающую". На ней можно было печатать. Приволок он ее в общагу и торжественно предъявил друзьям - соседям по комнате. Звали студента Вовой. А жил он, как это ни странно, в общежитии физического факультета вместе со студентами этого самого факультета, с которыми он познакомился прошлым летом в стройотряде, и, будучи по природе своей человеком увлекающимся и не очень консервативным, решил у них поселиться. Его родное общежитие, в котором жили подобные ему "прочие гамунитарии", стояло себе в окружении одного из сибирских лесов не далее, чем в ста метрах от общежития физиков, и не далее, чем в двухстах от Универа, где все они, так или иначе, учились.

В комнате они жили вчетвером. Были они, в основном физиками, а не лириками, поэтому первым делом они заинтересовались, а как это буковки на железочках с размаху по бумаге щелкают, да так, что четыре экземпляра под копирку зараз можно напечатать, а если кровь бурлит и очень надо, то - пять. К слову, это был их первый и единственный эксперимент с копирками, дальше все было, к сожалению, в единственном экземпляре. В общем, разобрались они в пружинках, прицепили на место ту из них, из за которой этот прибор списан был, и уснули удовлетворенные, а наутро учиться пошли частично. То есть Коля с Маратом пошли, Мишка проспал как всегда, а Вова, тот, что машинку приволок, остался…

А было тогда модно в их среде называть друг друга не Коля и Миша, а исключительно Ник и Майк. Вову звали Боб. Впрочем, и сейчас еще встречаются отголоски этого поветрия. Но тогда это было как бы на заре поветрия, а сейчас…
Но это не так важно, вернемся к нашим баранам, хотя они вовсе не были такими уж глупыми. И на восстановленный прибор смотрели не как на новые ворота в неизведанное.

Руки чешутся! Но что? Что бы такое напечатать? Сам процесс…, да и друзей удивить-порадовать.
По счастливому стечению обстоятельств, в санузле их общажного блока на унитазном бачке находилась очень толстая пачка бланков университетского академического хора, оставшаяся там от предыдущих поколений студентов. Нестандартный формат, одна из двух сторон - абсолютно пустая, бумага плотная, полуватман, видимо поэтому так долго и сохранилась…

Первым делом они маты всякие печатали непечатные. А как же! Конешно. Они же непечатные! А мы вот возьмем и напечатаем… Одно дело - просто говорить, другое - визуализировать. Один писатель как-то сказал, что он не видел ничего смешнее напечатанного слова "ЖОПА". Вернее не сказал, а написал. Писатели - веселый народ. Это у нас сейчас все притупилось. Весь Интернет забит написанными словами. Эпоха, понимаешь, текстового общения. Тогда по-другому все было…

Короче, удовольствия этого им хватило не надолго. Хотя им почти удалось кооперативно воссоздать по памяти "Евгения Онегина" в нецензурном, естественно, его варианте. Не полностью. Кое-где приходилось импровизировать... Надоело.

Потом они писали буриме. В стихах и в прозе.

    Затрубили трубадуры,
    Завопили бабы-дуры.

Нецензурщина уже воспринималась за банальность.

Потом - почти буриме, каждый по куплету. Здесь уже даже есть на что взглянуть. Взгляните:

Вот бревно упало на меня, Отломались руки и нога. Я вскочил на белого коня, И достал из кобуры наган. Я отломанные руки не храню. Все равно живем мы только раз. Я скормлю их злому белому коню, Или просто брошу в унитаз. Может быть, я буду в доску пьян, Все равно конец уж не далек. Пополам сломаю я наган. Жизнь заброшу в кожаный мешок. А быть может в кожаный мешок Положу я полную луну... Не читай, бродяга, между строк. Никогда я больше не усну. Так и еду я, судьбу свою кляня, Хоть не в доску, но немного пьян. И в мешке заплечном у меня Две руки, луна и сломанный наган. Ник, Марат, Майк, Ник, Боб. 19XX

Как-то вечером по какому-то поводу подтянулись однокурсники из соседних комнат. Кто-то просто ржал, когда смешно было, но некоторые приняли участие. Интересно же по клавишам потыкать. А потом артистичным движением выдернуть испечатанный лист, и глянуть на него как бы оценивающим взглядом, и бросить его в толпу томящихся в ожидании читателей, и уступить место следующему. Машинка-то одна.
Основными темами были "перестройка с гласностью", плохая еда в студенческой столовке и, конечно девушки, причем всех пошляков чморили на корню. Атмосфера способствовала.
Всплыла недавняя история с конфузом о том, как двое из присутствующих пару дней назад ходили помочь девушкам по хозяйству в соседнюю общагу, где их напоили хорошим индийским чаем, что на тот исторический момент времени было такой же редкостью, как и стихийно возникшая атмосфера того вечера. Все увлеченно кинулись освещать это событие в рифмоплетском жанре. Только Боб сидел с граненым стаканом пива на верхнем ярусе двухэтажной кровати и задумчиво улыбался…

Началось незатейливо. Что-то вроде…

Рифма, простая рифма порой способна одним фактом своего возникновения растопить, казалось бы крепкий, лед. Как в детстве "жадина-говядина".
Майк достал конфеты… И понеслось.

Или вот...

Была израсходована изрядная доля стратегического запаса полуватмана с изображением поющих людей на обратной стороне листа. Художнику удалось ухватить выражение вдохновения на лицах…
Весь материал был, как водится, безвозвратно утерян. Ведь завтра был другой, новый день… Да и не было там, по большому счету, ничего художественно ценного… Так, кураж. Дым коромыслом…
Хотя, кто знает, возможно где-то оно все сейчас пылится. Может, у Боба на антресолях. Но это вряд ли…

А приз зрительских симпатий завоевала следующая зарисовка:

В этом хитросплетении железок и пружинок действительно спала Муза. Но как можно спать, когда непрерывно такой треск стоит?..

… где же они сейчас, эти физики-лирики? Хрен знает.

Жираф Ю.